Это привлекло внимание Джона:
— Что-что? Они запускают крылатые ракеты? Когда?
— Когда яйца отрастят, как я и сказал.
— А более конкретное время отращивания яиц неизвестно?
— Ты спрашиваешь, потому что хочешь, чтобы это случилось или нет?
— А что насчет незараженных людей внутри? Их же надо вытащить, так?
— Дружок, любой, кто пробыл там хоть день, к этому моменту уже успел заразиться раз эдак пять. Если там и есть кто живой, они уже не люди. Это единственное, что мы знаем об инфекции – стоит её подхватить, и лекарства уже нет. Ты – ходячий мертвец. Если у тебя там остались близкие, то к ним надо относиться так, как будто ты их уже видел в могиле своими глазами. Представь, как земля падает на крышку гроба. Скорби, сколько нужно, сделай все, что должен. Но ты должен двигаться дальше. Горевать о них все равно что горевать о пожаре, который спалил твой дом. Зараженные могут сказать что угодно, вообще что угодно, лишь бы ты расслабился. Они могут выглядеть как мы с тобой, говорить как мы с тобой. Или твой сосед, твой лучший друг, твоя мама. Но сомневаться нельзя. Считай их попугаями, подражающими человеческой речи: слова те же самые, но внутри нет души. Встретился с ними лицом к лицу? Не. Сомневайся.
— Пять баллов, блин – сказал кто-то неподалеку.
— Понимаете, это и раздражает больше всего, - сказал Фальконер, – Ублюдки выйдут из этого сухими. Они испепелят всех жертв и заметут пепел под ковер. Кто-то должен ответить за это говно.
Десяток человек пробормотал: «Чертовски верно», или что-то в этом роде.
— Скажите, что вам нужно, детектив, - произнес ковбой в тесных штанах.
— Как видите, мне нужна машина. Если только вы не знаете все еще работающего шиномонтажа.
— Так чего мы ждем? Запрыгивайте в пикап, - сказал ковбой и обратился к другому парню: - Скажи Бобби, чтобы ехал за мной. Все остальные – заканчивайте зачистку. Мы и так уже отстаем. Не забудьте проверить Эву Бартлетт, убедитесь, что у ней все нормально с инсулином.
Толпа начала рассасываться. Джон не сдвинулся с того самого места, где сидел.
— Ты идешь? – спросил Фальконер.
— Дэйв жив. Я видел его, когда был под соусом. Думаю найти свою машину и посмотреть, что я могу сделать
Выражение лица Фальконера подсказало Джону, что тот считает, что смотрит на мертвеца, но также он понимал, что не было смысла отговаривать Джона. Вместо этого Фальконер пожал ему руку и сказал:
— Не запори все, ладно?
Я проснулся от того, что дверь подсобки распахнулась, и я узрел Оуэна и его сопредседателя мистера Пистолета. Они вывели меня во двор, и я понял, что уже утро. Я умудрился проспать среди швабр и ведер несколько часов – усталость взяла свое. Кучка красных, раздувшихся от гордости, сгрудилась вокруг костра, чтобы услышать мой приговор.
— Мы решили дать тебе выбор, приятель, - скахал Оуэн. Можешь или пролезть в паровой тоннель и будь, что будет, или я пристрелю тебя прямо тут и мы спалим твою толстую жопу в огне. Мне все равно, кроме того, что во втором случае я лишусь одной пули.
— Не, тот тоннель пахнет как кладбище для собачьего дерьма, - покачал я головой, - Можно мне клочок бумаги и ручку, чтобы я мог написать записку своей девушке, если она еще жива? Не знаю, как она сможет её увидеть, но все равно мне будет не по себе, если я не попытаюсь. Знаешь, как когда забываешь позвонить домой на День матери.
Оуэн ничего не ответил, поскольку смотрел мне за спину. Что-то глубоко в моих носовых каналах уловило смену запаха дыма на более сложный. Вместо мясного запаха барбекю вперемешку с едким дымом ДСП и шпона я внезапно учуял сладкий, богатый аромат трубочного табака. Я обернулся и увидел доктора Маркони, попыхивающего своей трубкой и засунувшего одну руку в карман своего пиджака в тонкую полоску.
Он выглядел здесь настолько неуместно, что походил на голограмму.
— Могу я узнать, по какому поводу собрание? – спросил Маркони.
— Меня приговорили к смерти, но Оуэн согласился дать мне написать записку для Эми, прежде, чем он меня пристрелит.
— Понятно, - кивнул Маркони, - Ты же понимаешь, Дэвид, что другие люди не попадают в такие передряги также часто, как ты? Мне начинает казаться, что дело в некоторых твои поступках.
— Это подождет пятнадцать минут? – спросил он у Оуэна, - Я хотел отвести мистера Вонга на свой этаж. Я думаю, я на краю прорыва в деле обнаружения инфекции, но мне понадобятся его способности еще один последний раз.
Оуэн не ответил.
— Я действительно считаю, что это послужит нашему общему благу, если сработает, - сказал Маркони, - Можешь постоять за моей дверью, если ты считаешь это какой-то уловкой, чтобы помочь ему сбежать, хотя я лично не представляю, какому плану это может послужить. Я также хотел бы дать ему шанс исповедоваться, так что пусть это будет одолжением лично мне, поскольку меня, как бывшего священнослужителя, будет сильно тяготить, если я не предоставлю ему такой возможности.
Оуэн направил ствол вверх и сказал:
— Кому угодно, кроме вас, док…
— Ты знаешь, что я прошу не просто так, - ответил он и обратился ко мне:
— Воспользуешься возможностью посмотреть кое на что, что я хочу тебе показать? И примириться с создателем, с которым скоро встретишься?
Джон рывком проснулся и обнаружил перед своим лицом дробовик в руках своего злейшего врага – самого себя.
Он заснул в Кадиллаке с ружьем на коленях. Должно быть, во сне он сдвинулся. Стоило ему кашлянуть, как он испарил бы собственный череп. Солнце немилосердно палило через лобовое стекло. Джон моргнул и распахнул водительскую дверь, ощущая потребность отлить. Он едва не упал и не сломал шею – Кадиллак стоял в шести футах над землей. Потом он вспомнил.